Почитайте на днях...
Повесть о забытом подвиге
Был такой человек - Глеб Травин. Его именем названо более 200 велоклубов по всему миру. В 1928-1931 гг. молодой житель Камчатки, электрик, спортсмен, командир запаса Г. Л. Травин совершил необычайное путешествие. Он проехал в одиночку, без всякой поддержки, вдоль границ Советского Союза, включая и Арктическое побережье страны на велосипеде.
Журнал "Вокруг Света" в 1975 году опубликовал его статью об этом путешествии. Комментировать текст бессмысленно, просто прочитайте.
Канатоходец работает под куполом цирка со страховкой. Он может каждый вечер повторять свой опасный номер и рассчитывать остаться в живых, если сорвется. У меня же никакой страховки не было. И многое из того, что случилось в пути, я не сумел бы повторить еще раз. Есть вещи, о которых не хочется вспоминать. Да и любой на моем месте, наверное, воспротивился бы, например, пересказу, как он вмерз, словно лягушка, в лед недалеко от Новой Земли.
Это случилось ранней весной 1930 года. Я возвращался по льду вдоль западного побережья Новой Земли на юг, к острову Вайгач. Весь день дул ураганный восточный ветер. Его шквальные порывы сбрасывали меня с велосипеда и волокли по льду на запад. Выручал нож. Я вонзал его в лед и держался за рукоятку, пока ветер немного не утихал. Устроился на ночлег далеко от берега, в открытом море. Как всегда, вырубил топориком несколько кирпичей из утрамбованного ветром и скованного морозом снега, сделал из них заветрие-хоронушку.
У изголовья поставил велосипед передним колесом на юг, чтобы утром не терять время на ориентировку, загреб на себя побольше пухлого снежка с боков вместо одеяла и заснул. Спал я на спине, скрестив руки на груди, - так было теплее. Проснувшись, не мог ни разжать рук, ни повернуться... Ночью рядом с моим ночлегом образовалась трещина. Выступила вода, и снег, который укрывал меня, превратился в лед. Словом, я оказался в ледяной ловушке, точнее - в ледяном скафандре.
На поясе у меня был нож. С большим трудом высвободил одну руку, извлек нож и стал обивать лед вокруг себя. Это была утомительная работа. Лед откалывался мелкими кусочками. Я порядком устал, прежде чем высвободил себя с боков. Но со спины обить себя было нельзя. Рванулся всем телом вперед - и почувствовал, что приобрел ледяной горб. И ботинки тоже нельзя было высвободить полностью. Сверху я их очистил ото льда, а когда выдернул ноги, обе подошвы остались во льду. Волосы смерзлись и торчали колом на голове, а ноги были почти оголены. Смерзшаяся одежда мешала сесть на велосипед. Пришлось брести с ним по снежному насту.
Мне повезло: попался олений след. Кто-то недавно проехал на нартах. След был свежий, еще не запорошенный снегом. Долго шел я этим следом. В конце концов он привел к жилью. Я поднялся на островок и увидел дымок на бугре. От радости вдруг отнялись ноги. Я пополз на одних руках к ненецкому чуму. Ненцы, заметив меня, пустились бежать. Вид-то у меня был как у пришельца с другой планеты: на спине ледяной горб, длинные полосы без шапки да еще велосипед, который они наверняка видели впервые.
С трудом я поднялся на ноги. От перепуганных ненцев отделился старик, но остановился в стороне. Я сделал шаг к нему, а он - от меня. Стал объяснять ему, что обморозил ноги - мне показалось, что старик понимает по-русски, - но он по-прежнему пятился. Обессиленный, я упал. Старик наконец приблизился, помог подняться и пригласил в чум. С его помощью я снял с себя одежду, вернее, не снял, а разрезал по кускам. Шерсть на свитере смерзлась, тело под ним было белое, обмороженное. Я выскочил из чума и стал растирать себя снегом.
Тем временем в чуме приготовили обед. Старик позвал меня. Я выпил кружку горячего чаю, съел кусок оленины - и вдруг почувствовал сильную боль в ногах. К вечеру большие пальцы вздулись, вместо них - синие шары. Боль не утихала. Я опасался гангрены и решил сделать операцию.
В чуме некуда было спрятаться от настороженных глаз. Пришлось ампутировать обмороженные пальцы на виду у всех. Я обрезал ножом распухшую массу, снял ее, как чулок, вместе с ногтем. Рану смочил глицерином (я заливал его в камеры велосипеда, чтобы они лучше удерживали воздух на морозе). Попросил бинт у старика - и вдруг женщины с криком «Кели! Кели!» бросились из чума.
Я перевязал рану носовым платком, разорвав его пополам, и принялся за второй палец. Потом, когда операция закончилась и женщины вернулись в чум, я поинтересовался, что такое «Кели». Старик объяснил, что это черт-людоед. «Ты, - говорит, - режешь сам себя и не плачешь. А это только черт так может!»
Меня уже принимали за черта в Средней Азии.
В Душанбе в мае 1929 года я зашел в редакцию местной газеты с просьбой перевести на таджикский язык надпись на нарукавной повязке: «Путешественник на велосипеде Глеб Травин». Редактор смутился, не зная, как перевести слово «велосипед». Велосипедов тогда почти не было в тех краях, и это слово мало кто понимал. В конце концов велосипед перевели как шайтан-арба - «чертова телега».
В Самарканде напечатали другую нарукавную повязку - на узбекском языке. А перевод шайтан-арба так и оставили. Не нашлось более подходящего слова для велосипеда и на туркменском языке. Из Ашхабада в пески Каракумов я также отправился на «чертовой телеге».
В связях с нечистой силой меня подозревали и в Карелии. Там сплошные озера, а я проехал их напрямик по первому ноябрьскому льду. До этого у меня уже был опыт такого передвижения. На Байкале смотритель маяка подсказал, что зимой в Сибири удобнее всего ездить по льду. По его совету я пересек на велосипеде замерзший Байкал, а затем пробирался сквозь тайгу по скованным морозами руслам рек. Так что замерзшие озера в Карелии не были преградой.
Скорее преградой был слух, будто едет по озерам на диковинном звере диковинный человек с железным обручем на голове. За обруч принимали лакированный ремешок, которым я повязывал длинные волосы, чтобы они не спадали на глаза. Я дал обет самому себе не стричь волосы, пока не закончу свое путешествие.
Слух о диковинном человеке на велосипеде дошел в Мурманск раньше меня. Когда я въехал на окраину города, меня остановил какой-то человек в валенках.
Он оказался врачом по фамилии Андрусенко. Старожил Севера, он ни в каких чертей не верил, но то, что слышал обо мне, считал сверхъестественным. Врач потрогал мою меховую куртку, ботинки, а потом попросил разрешения обследовать меня. Я согласился.
Он пощупал пульс, послушал легкие, постучал по спине и по груди и удовлетворенно сказал:
- У тебя, брат, здоровья хватит на два века!
Сохранилась фотография этой встречи. Я порой с улыбкой разглядываю ее: врач-атеист - и тот не сразу поверил, что я просто хорошо тренированный человек, увлеченный необыкновенной мечтой! Да, прав Альберт Эйнштейн: «Предрассудок труднее расщепить, чем атом!»
Три моих любимых героя - Фауст, Одиссей, Дон-Кихот. Фауст пленил меня своей ненасытной жаждой познания. Одиссей прекрасно выдерживает удары судьбы. У Дон-Кихота была возвышенная идея бескорыстного служения красоте и справедливости. Все трое воплощают в себе вызов общепринятым нормам и представлениям.
Все трое давали мне силы в трудные минуты, потому что, отправившись в Арктику на велосипеде, такой вызов общеизвестному бросил и я. Непривычное пугает и человека и зверя. Когда я пробирался по уссурийской тайге, моего велосипеда испугался... тигр! Зверь долго преследовал меня, прячась в кустах, грозно рычал, трещал сучьями, но так и не отважился напасть.
Никогда тигр не видел такого странного зверя «на колесах» и предпочел воздержаться от агрессивных действий. У меня же тогда даже не было с собой ружья. В дальнейшем я не раз убеждался, что все звери - в тайге ли, пустыне или тундре - остерегались нападать на меня именно из-за велосипеда. Их отпугивала его яркая красная окраска, блестящие никелированные спицы, масляный фонарь и трепещущий на ветру флажок.
Велосипед был моим надежным телохранителем. Страх перед непривычным инстинктивен. Я сам испытал его не раз во время путешествия. Особенно страшным для меня был день, когда я ушел из чума после операции. Я с трудом переставлял налитые болью ноги и был так слаб, что на меня осмелился напасть голодный песец. Это хитрый, злой зверек. Он обычно остерегается нападать на людей, а тут стал хватать за торбаса, которые подарил мне старик ненец. Я упал в снег, песец набросился со спины.
Скинул его с себя, метнул нож. Но песец верткий, попасть в него нелегко. Стал доставать нож из сугроба - песец впился в руку, укусил. Все же я его перехитрил. Потянулся снова за ножом левой рукой, песец метнулся к ней, а я его правой - за шиворот.
Шкура этого песца потом путешествовала со мной до Чукотки. Я закутывал ею горло вместо шарфа. Но мысль о нападении песца еще долго преследовала, как кошмар. Я мучился сомнениями: уж не бешеный ли этот песец? Ведь они никогда не нападают на человека в одиночку! Или и вправду я так слаб, что песец избрал меня своей добычей? Как же тогда тягаться с ледовой стихией?
Я подготовил себя к путешествию только с расчетом на свои силы. Помощь со стороны оказывалась для меня просто помехой. Особенно остро я это почувствовал на борту ледокола «Ленин», затертого льдами у Новой Земли в Карском море. Ледовая обстановка в июле 1930 года была очень суровая.
Путь к устью Енисея, куда ледокол вел целый караван советских и зарубежных судов за лесом, был закрыт льдами. Узнав об этом, я взял на фактории острова Вайгач старую лодку, отремонтировал ее, поставил парус и отправился с врачом и еще двумя попутчиками к месту «заточения» ледокола. Дойдя до ледовых! полей, мы высадились из лодки и добрались до борта корабля пешком... Часть пути все же удалось проехать на велосипеде.
Потом во время пресс-конференции, которую капитан ледокола устроил в кают-компании, я сообщил, что Глеб Травин не первый велосипедист в полярных широтах. Велосипед был на вооружении последней экспедиции Роберта Скотта к Южному полюсу 1910-1912 годах. Его использовали для прогулок на главной базе экспедиции в Антарктиде.